Вторая сигнальная система, то есть язык, — наше главное отличие от животных. Так считают многие умудренные люди, так считал и автор термина Иван Павлов, известный своими экспериментами над рефлексами и псами. Он, однако, иронично добавлял, что у соотечественников развитие этой системы зашло чересчур далеко. Мы с ним согласились и стали разбираться, зачем же мы так много болтаем, как и когда следует молчать и что происходит с теми, кто решился всерьез и надолго заткнуть свою вторую сигнальную.
Высуньте язык, скажите: Аз
Как и когда возник язык, до сих пор не ясно из-за недостатка информации, но ученые худо-бедно сошлись на формальной дате «50 тысяч лет назад» — самые ранние археологические доказательства существования языка относятся к этому периоду. Тогда же люди покинули Африку, а под шумок стали бешено развиваться социальные институты, возникла астрономия, повалили творческие проекты и развитие цивилизации пошло в гору. Угадайте, с чем связывают этот квантовый скачок?
Впрочем, делает нас людьми вовсе не умение упаковывать смысл в слова и швырять их в другого. От наших далеких предков — приматов — нас отличает не просто язык, но сложный и богатый язык.
Знаменитые «говорящие обезьяны» научились скрашивать вечер болтовней, но так и не вылезли за рамки словарного запаса в 500-700 слов (у трехлетнего ребенка он около 2000), не научились обобщать, грамотно складывать слова в предложения и уж тем более ими играть.
Если докрутить логику до конца, Людьми нас делает именно умение метафорически и абстрактно повествовать, сочинять истории. Из этих языковых скиллов мы выжимаем максимальную внеязыковую пользу: рассказанное другому запоминается лучше, уникальность нашей личности рождается из автонарратива, а вот вам вместо инвентаризации исчерпывающий пример того, как истории захватывают власть:
Как-то раз нейробиолог Ури Хассон и его команда провели серию экспериментов: отправили несколько человек в мрт-сканер, включили им запись даровитого рассказчика Джима О’Грэйди и немного поиграли с аудиодорожками. Лежа в тишине и концентрируясь на чем попало, испытуемые показывали разную активность мозга, ни в чем не похожую одна на другую. Когда им поставили историю, воспроизведенную задом-наперед, их области слуховой коры самосинхронизировались. Прослушав связные, но вырванные из контекста предложения в адекватном проигрывании, испытуемые самосинхронизировались и в речевых зонах, отвечающих за обработку языка.
Чудо случилось, когда Джиму О’Грэйди наконец дали развернуться, и подопытные оценили весь харизматичный рассказ: тогда самые глубины их мозга, включая фронтальную и париетальную кору, показали одинаковую активность.
Позже выяснилось, что и в мозге рассказчика разворачивается та же картинка, и даже перевод истории на другой язык не меняет восприятия — у слушающих рассказ на английском, русском, хинди и тд идентично активируются одинаковые зоны мозга.
Всё это означает, что на нейронном уровне истории в прямом смысле настраивают нас на одну волну.
Именно они позволяют эффективно перетащить мысль, воспоминание или шутку из своего сознания в чужое при минимальной трате ресурсов. Неудивительно, что спустя 50 тысяч лет самый ценный человек в компании — все еще тот, кто виртуозно травит байки.
Неудивительно и то, что природа выработала для нас систему вознаграждения: общение связано с нейромедиатором удовольствия дофамином и «гормоном любви» окситоцином, который также активирует центр кайфа в мозге. Они же активничают при влюбленности, сексе и употреблении веселящих наркотиков. Именно поэтому нам так нравится общаться, и даже краткая поездка в такси или автобусе кажется приятнее, если по дороге мы завели small talk (тому, с кем вы заговорили, кстати, тоже).
Психолог Джиллиан Сэндсторм, автор экспериментов со small talk, объясняет это так:
«Общение, даже минимальное, помогает удовлетворить базовую человеческую потребность в принадлежности группе. Разговор с незнакомым человеком дает ощущение, что вас видят и признают, а чувство единения с ним напоминает об общности со всеми людьми».
Одиночки, изолированные от социального контакта, напротив, больше страдают: чаще болеют, раньше умирают, попадают в лапы депрессиии деменции.
Итак, ситуация прозрачна: болтовня нам позарез необходима для развития и чувства общности, а отречься от общения — все равно что уйти на покой. Зачем нам тогда молчать?
Молчание как лайфхак
Зависимость от обмена байками работает и в обратную сторону — собственно, как зависимость. Среднестатистическому европейцу хватает четырехсекундного провисания в диалоге, чтобы почувствовать себя отвергнутым и неуверенным в себе, прямо как в средней школе. Вот и ответ на вопрос героини Умы Турман, оглашенный в «Криминальном чтиве»: «Why do we feel necessary to yak about bullshit in order to be comfortable?».
Впрочем, есть и другой — срабатывает страх неопределенности. Классический эксперимент 60-х отлично это иллюстрирует: испытуемые получают раунд довольно болезненных ударов током, перед которыми звонит предупреждающий колокольчик. Иногда он звонит просто так. После эксперимента участники как один заявляют психологам: ожидание боли болезненнее боли, уж лучше электрошок, чем неизвестность.
Научить себя микро-молчанию полезно не только потому, что неловкие паузы перестанут трепать самооценку и настроение. С его помощью можно использовать чужое неудобство, как делают опытные продавцы, педагоги и психотерапевты.
Например, у того, кто хочет вам что-то впарить, есть бытовой закон: после первого предложения о покупке держать небольшую паузу. Нарушивший молчание — слабак, у него меньше шансов на победу в переговорах. Иногда закон мутирует в «правило 10 секунд»: молчи и отсчитывай про себя, и клиент, почувствовав себя неуютно, согласится, лишь бы от тебя избавиться. Терапевты и педагоги следуют аналогичной схеме, но используют ее во благо: чтобы заполнить мучительную лакуну, пациент или студент обязательно выдаст хоть что-то, протолкнув беседу вперед.
О могущественности пауз также отлично знают жестокие женщины, преподаватели, начальники, родители и прочие тоталитарно-манипулятивные единицы. Несколько секунд тишины в метко рассчитанный момент, и в ответ оппонент совершает нужное действие или, скажем, выдает что-то сакральное о себе, если такова была изначальная стратегическая цель.
Молчание как идеальная речь
Спроси мы лингвиста, почему паузы Дудя работают, он бы объяснил: молчание, как правило, коммуникативно, и я, лингвист, рассматриваю его как полноправную единицу общения («речь минус звук»). Тот, кто не произносит слов, неизбежно кодирует в тишину послание, а реципиент считывает смысл, подсмысл, причины и последствия. Наш воображаемый лингвист сообразил бы и поясняющую классификацию вроде этой: молчание как согласие, молчание как избегание ответа, молчание как вопрос, стратегия защиты, протест, невмешательство или некомпетентность.
Безмолвие часто выразительнее речи не только из-за эффектного невербального подкрепления, но еще и потому что язык, при всех его бонусах, — ужасно неточная форма коммуникации.
Вот и Ури Хассон, рассказывая о своих экспериментах на TED, делает небольшое уточнение: «нейронная самосинхронизация» отлично работает, только если у собеседников схожий бэкграунд. То есть стоит упомянуть пару неологизмов или специальных терминов, и пошатнется взаимное понимание.
Естественный язык субъективен и анархичен, а для абстрактных словечек вроде «любовь», «добро», «нормально» не может быть универсальных значений. Именно поэтому знаменитая максима философа Людвига Витгенштейна «о чем невозможно говорить, о том следует молчать» — не издевка, а дотошно логичное предложение. Как тонко подмечает философ и культуролог Михаил Эпштейн, само строение афоризма объединяет молчание с говорением — выходит, что у того и другого один и тот же предмет, а сама «невозможность говорить о чем-то делает возможным молчание о том же самом».
Молчание выразительно потому, что просто оказывается точнее, о чем пишет и Сьюзен Зонтаг:
«Наиболее развернутым и тщательным описанием формы было бы молчание».
Более того, ваше молчание оставит собеседника наедине с его собственной интерпретацией несказанного. Так тишина станет более меткой, чем слова, позволяя вашему визави наполнить её нужным смыслом.
То, что вплетение молчания в повседневную жизнь, — это красиво и полезно, ежедневно доказывает страна с самым утонченным чувством прекрасного: Япония.
Воспитанные на дзен-буддизме и в условиях жесткой социальной иерархии, японцы в совершенстве владеют искусством харагэй — умением предугадывать мысли собеседника и управлять ими с помощью собственного опыта и специальных приемов и обычно без помощи слов.
Восточное НЛП малопонятно европейскому сознанию из-за разницы в восприятии: культура Японии высококонтекстна и потому среднестатистическому японцу легче ощутить накал атмосферы в комнате, заметить малейшую смену настроения и понять собеседника интуитивно. Для Японии молчание — одновременно и средство, и учитель.
Молчание как практика
Лучше всего педагогическую функцию молчание выполняет когда оно некоммуникативно, то есть в принципе не требует адресата. Снова обратимся к Эпштейну:
«Наиболее последовательно положительная концепция молчания проявляется в самом молчании — молчании затворников, отшельников, мистиков».
Ткните наугад в любую историческую эпоху, и вы найдете там всех вышеперечисленных. Будда обрел просветление, погрузившись в «благородное молчание», а египетский Сфинкс, согласно легенде, молчал ровно тысячу лет, прежде чем стал выдавать пророчества и сочинять знаменитые загадки.
Радикальные православные монахи — исихасты — с IV века исповедуют «умнýю» молитву — практику безмолвного созерцания с целью возвышения над двойственной природой мира и познания Абсолюта. Обет молчания встречается в даосизме, синтоизме, индуизме (где миксуется с медитацией или йогой), ближневосточных и шаманских традициях.
Цели сакрального молчания можно условно разделить на две категории: мистические/метафизические и полезные в быту. Например, в школе древнегреческого философа и математика Пифагора молчанием встречали всех новоприбывших студентов. Придя в школу, послушник безмолвствовал от 2 до 5 лет. По мнению учителя, это, с одной стороны, помогало выйти к внеиндивидуальному опыту вроде того, что, по некоторым описаниям, случался во время Элевсинских мистерий (одного из важнейших обрядов инициации в Древней Греции). Их участники, погружаясь в глубокое медитативное безмолвие, синхронизировались, прямо как испытуемые Ури Хассона, и зрели в самый корень бытия. Впрочем, исследователи часто относят это на счет психоделического варева, которое участники пили.
С другой, более практической стороны, обет молчания развивал интуицию, помогал смирить наглый эгоцентризм и всецело отдаться отстраненному философскому размышлению. Махатма Ганди с той же целью раз в неделю практиковал однодневную мауну (обет молчания индуистских и йогических аскетов). В этот день он не произносил ни слова, читал, размышлял и вел дневник.
Метафизический опыт обычно подкрепляется практикой и связывается с остановкой внутреннего диалога.
Многие созерцательные учения выделяют «молчаливый ум» как самое козырное состояние сознания наряду с теми, что признают современные нейроученые: бодрствованием, сновидением и глубоким сном. Ученые пока не спешат включать его в список, но вопрос изучают.
Практические же бонусы от обета молчания, которые обозначил Пифагор (интуиция, смирение эго и утончение ума), часто описывают и участники «тихих ретритов», в которых их ненадолго увозят подальше от цивилизации и смартфонов куда-нибудь в сельскую глушь. Помимо неизбежного внимания к самому себе, то есть внутреннему диалогу, который так не жалуют созерцательные учения, участники также отмечают и возникшее трепетное внимание к другим.
На этот счет есть отличная история об американском экологе Джоне Франсисе по кличке Planetwalker. Ее он получил за свои пешие путешествия вокруг планеты с банджо наперевес. Что интересно, их он проделывал молча.
Однажды, утром своего 27-го дня рождения, Франсис решил денек побыть в тишине, чтобы отдохнуть от споров и бессмысленного трепа. В итоге он промолчал 17 лет.
За это время Джон не только повидал мир, но и безмолвно получил степень доктора в области экологии (начав с бакалавриата). Как философски замечает Франсис, молчание не только помогло собраться с мыслями, но и научило его слушать, лучше понимать, что на самом деле говорят люди, и, что самое невероятное, не судить услышанное.
Чаще всего бонусы от молчания сводятся именно к этому — слушанию.
Вне зависимости от того, выуживаете ли вы информацию из собеседника, ищете истину всеединства или релакса ради замолкаете на 17 лет. Примерно это манифестируют многочисленные отростки философии slow life: все дело — во внимании к самой жизни и всем ее несносным участникам. Вряд ли то и другое выдадут что-то принципиально новое. Хотя как можно сказать, если ты толком не слушал?